Московская высшая школа социальных и экономических наук

Преображенский Иван (Российский университет Дружбы народов (РУДН)

Политические нарративы в дискурсивном пространстве современной России (на базе факультета социологии и политологии)

Кыргызстан или Киргизия. Проблема мифологизации и трансформации советского официального дискурса.

Проблема трансформации русского языка и русских этнонимов и топонимов в республиках СНГ возникла не сегодня, и даже в момент официального, юридически закрепленного развала СССР, а несколько раньше – на волне образования так называемых «национально-освободительных движений», если использовать советский термин, который применялся для наименования политических сил, выступающих за независимость того или иного региона (чаще всего – ранее колонизированного) от метрополии. Именно построение нового дискурса – во многом искусственного – призвано было легитимизировать идею независимость от центральных властей. Необходимо было быстро сконструировать новый этнополитический миф, который стал бы основной для молодого государства, а главное – обосновать право руководителей этого государства на власть. Для этого необходимо было сконструировать новый дискусривный концепт, то есть понятийную единицу, значение которой было бы значительно шире, чем лексическая единица, ее передающая. При этом эта лексическая единица должна была быть постоянно употребляемой в речи, фактически неизбежной для любого жителя нового государства. В то же время, сумма лексических единиц, символов и навыков, которые передавал бы в реальности этот концепт, обладала бы такой «критической массой», что могла бы влиять на другие, органично присутствующие в политическом дискурсе концепты, стимулируя их трансформацию в неопределенном, быть может, направлении, но главное – в направлении противоположном традиционному официальному политическому дискурсу Советского Союза. Причем, и это очевидно, поскольку язык и лексические единицы играют едва ли не важнейшую роль при формировании любого дискурса, труднее всего формировать новые основополагающие концепты было элитам тех государств, образовавшихся на обломках СССР, где русский язык, как основа официального политического дискурса Советского Союза, остался государственным или практически равным ему по статусу. Такой страной была Киргизия, или Кыргызстан, как эта республика стала называться с 1990 года даже в русскоязычных вариантах официальных документов этой страны. Ответ справочной службы Института русского языка
Написания Киргизия, Киргизская Республика зафиксированы и в Общероссийском классификаторе стран мира, принятом в 2002 году. Поэтому мы по-прежнему рекомендуем использовать этот вариант.
Именно интерполяция понятия Кыргызстана в официальный дискурс новой страны позволило провести черту между «советской республикой» и «суверенным государством». Для формируемого элитой на первом этапе становления независимого государства этнополитического мифа концепт «Кыргызстана» является ключевым и, пожалуй, практически всеобъемлющим, стремящимся к абсолюту – то есть к передаче самой сущности нового государства.
Мифология эта создается прямо на глазах, что представляет известный интерес для исследователя. Ведь даже сегодня в самой Киргизии концепт «Кыргызстан» вызывает такое же горячее обсуждение, как, скажем, в России – пресловутая «русская идея». Не случайно в последние годы анализ национальных и этнополитических мифов все чаще привлекает внимание специалистов самого разного профиля. Можно ли отличить этнополитический миф от произведения неангажированного специалиста? Грань здесь остается весьма зыбкой, но все же имеются некоторые критерии, которые позволяют провести такие различия. Во-первых, разными являются цели:
Если историк стремится найти истину, то мифотворец манипулирует историческими данными для достижения совершенно иных целей, связанных с современной этнополитикой. Во-вторых, если историческое произведение открыто для дискуссии и допускает внесение коррективов и изменений в соответствии с новой исторической информацией, то миф выстраивает жесткую конструкцию, нетерпимую к критике и требующую слепой веры. В-третьих, мифотворец, как правило, полностью игнорирует принятые в науке методы. Он опирается на подходы, которые вообще характерны для псевдонауки.
Иными словами, миф играет инструментальную роль — он обслуживает совершенно конкретную современную задачу, будь то территориальные претензии, требования политической автономии или стремление противодействовать культурной нивелировке и сохранить свое культурное наследие. Ведь совершенно ясно, что в глазах немалой части наших современников апелляция к древней государственности, например, облегчает борьбу за повышение политического статуса. И напротив, тем, чьи предки таковой не обладали, вести эту борьбу оказывается неизмеримо труднее. Кроме того, миф не признает разночтений и отвергает вероятность нескольких равнозначных гипотез, он основан на стереотипизации окружающей прошлой или нынешней действительности. Следовательно, миф сознательно упрощает действительность и прибегает к неправомерным (с научной точки зрения) обобщениям на основе единичных и зачастую весьма неоднозначных фактов. Он сплошь и рядом базируется на редукционистском подходе. И понятно, почему — именно в силу своей инструментальной роли. Ведь действующего политика, национального лидера мало устраивают рассуждения ученого о сложностях интерпретации скупой информации о древней истории, о том, что порой она дает право выдвинуть несколько разных гипотез для освещения одной и той же исторической проблемы. Никакая политика не может строиться на столь шатком основании. Поэтому политику нужно четкое и однозначное решение.
Только непротиворечивый миф, устанавливающий жесткие рамки «объективной истины», способен мобилизовать массы. Еще сто лет назад это понял Жак Сорель, который и сформулировал понятие политического мифа. По Сорелю предназначение мифа заключается в отображении «инстинктов», «ожиданий» и «страхов» национального движения или политической партии, в придании им некоей завершенности. С тех пор многие лидеры националистических движений неоднократно и небезуспешно прибегали к такого рода мифам, чтобы вдохновить массы на те или иные политические действия. Причем, как показывает пример той же Киргизии, единожды сформированный миф, являясь самостоятельным дискурсивным концептом, то есть единицей, способной к постепенной трансформации, используется едва ли не с прямо противоположными целями различными политическими группировками – и происходит этого именно по причине его мифологической природы – то есть всеохватности.
Подобно архаическому мифу современная этноцентристская мифология призвана объяснять мир и определенным образом направлять действия своих приверженцев. В частности, миф создает основу для символов и ритуалов, которые в соответствующих социальных и политических обстоятельствах приобретают для людей огромное значение. Миф обращен в прошлое и в будущее, полностью или почти полностью игнорируя настоящее, которое кажется ему тусклым и лишенным внутреннего смысла. Апеллируя к прошлому, он строит вневременную схему, представляющую народ вечной и неизменной общностью. В особенности постоянными объявляются черты «национального характера» или «национального духа», которые неизменно ставят данный народ выше всех других. Так как современная эпоха видится временем упадка и морального разложения, а героика и великие деяния связываются с отдаленным прошлым, такой подход способствует расцвету иррационального, мистического восприятия истории, в соответствии с которым героическое прошлое автоматически должно обеспечить народу славное будущее.
Через территорию Кыргызстана волею исторической судьбы проходили главные артерии Великого шелкового пути. «Дипломатия Шелкового пути. Доктрина президента Кыргызской Республики Аскара Акаева». Бишкек 1999 г.